Добро пожаловать на сайт Федерального министерства иностранных дел
Эвелин Шельс: "Искусство – это сейсмограф нашего общества"
Документальный фильм "Тело истины" рассказывает о современных художницах, которые используют в работе собственное тело. Картина вошла в программу Дней немецкого кино ФАНК – культурного проекта, показы которого пройдут по всей России. Germania-online пообщалась с режиссером ленты Эвелин Шельс.
– Нет, это не совпадение. Я изучала историю искусств и однажды, еще будучи студенткой, посетила в Париже выставку, посвященную "маккьяйоли" – итальянскому движению, расцвет которого пришелся на вторую половину XIX века. Просмотр картин на этой выставке завершался показом тематического фильма. Я посмотрела его целиком – и не пожалела. Лично мне фильм помог лучше понять смысл представленных произведений. Тогда я осознала, насколько это полезная вещь. И когда я сама пришла в кино, то начала делать фильмы об искусстве.
– Как вы выбирали героинь для своей картины? Предполагаю, что Марина Абрамович была первым кандидатом. Она, пожалуй, самая известная художница, работающая с телом. Почти все ее перфомансы включают в себя какие-то телесные метаморфозы. Но как вы нашли остальных?
– Это был долгий процесс. Я постоянно перемещаюсь между Францией и Германией. И на самом деле все началось с моих парижских наблюдений за современными авангардными танцовщиками. Я заметила, что женщины в танцевальных экспериментах заходят очень далеко и регулярно исследуют на прочность свои телесные границы. На меня это произвело огромное впечатление. Потом я задумалась: а как с этим обстоит дело в изобразительном искусстве? Много ли художниц используют в работе свои тела?
Я составила список. Конечно, в нем сразу была Марина Абрамович. Но я включила туда и других интересных авторов: например, Джину Пане или Ханну Вилке. К сожалению, их уже давно нет с нами, а я в какой-то момент поняла, что мне нужны живые и активно действующие художницы. В итоге мой список сузился до шорт-листа, в который попали Марина Абрамович, Ширин Нешат, Катарина Зивердинг и Сигалит Ландау. Четыре художницы из разных культур, с разными биографиями. Объединяет их только радикальное использование в работе собственного тела.
– Героини легко откликнулись на ваш призыв?
– У меня хорошие контакты в арт-сообществе, поэтому проблем не было. Марина Абрамович, кстати, согласилась одной из первых. Она просто загорелась этой идеей. Но и с другими участницами мы быстро нашли общий язык.
– Возможно, это странно, но, когда мы готовили этот проект и исследовали тему, я ни на одном из этапов не думала о мужчинах. Это просто не приходило мне в голову. Вероятно, это связано с тем, что у женщин иной подход к своему телу. Женщины способны дать новую жизнь. Женщины рано сталкиваются с осознанием своей телесности. Фактически встреча с ней происходит каждый месяц, начиная с подросткового возраста. Это, впрочем, не означает, что таких художников-мужчин не существует или что их творчество заслуживает меньшего внимания. В истории искусства есть, например, Роберт Мэпплторп или Крис Бёрден. Но я хотела сделать фильм о женщинах.
– Во время просмотра картины становится очевидным, что творчество всех героинь сформировано двумя важными вещами: войной и миграцией. Родители Марины Абрамович были югославскими партизанами во время Второй мировой. Сигалит Ландау родом из семьи, пережившей Холокост. Катарина Зивердинг находилась под сильным влиянием левого протестного движения конца 60-х годов. Исламская революция в Иране сделала эмигранткой Ширин Нешат.
– Да, это и было темой фильма. Мы старались создать диалог между личными биографиями, мировой историей и искусством. Все мои героини трансформируют свои раны и травмы в творчество. И, конечно, у этого есть политический аспект. По мере развития проекта он становился все более явным. В целом искусство для меня – это сейсмограф нашего общества, происходящих в нем социальных и политических процессов.
– Ближе к финалу мы видим эпизод, в котором Марина Абрамович и Ширин Нешат встречаются и гуляют вместе. Тут зритель понимает, что между ними нет ни соперничества, ни зависти, но зато есть очень сильный дух сестринства. На каком этапе вы решили включить эту сцену в фильм?
– Еще в конце 2000-х мне в руки попала книга о Ширин Нешат. В ней было предисловие "Письмо к Ширин", написанное Мариной Абрамович. Так я выяснила, что они близкие подруги. И, если задуматься, у них много точек соприкосновения. Для меня как для документалиста было вполне естественно устроить им встречу в кадре. Но остальные героини друг друга не знают. В процессе съемок мы думали о том, что, возможно, Катарина Зивердинг могла бы навестить в Израиле Сигалит Ландау. Это открывало пространство для важных размышлений: немецкая художница навещает коллегу из семьи, пережившей Холокост. Но в итоге мы от этой идеи отказались. Ситуация в Израиле в тот момент была напряженной, Катарина не очень хорошо себя чувствовала. Сейчас я не думаю, что такой фрагмент был фильму необходим. У нас картина о четырех независимых художницах, и только две из них дружат между собой.
– Легко ли было найти финансирование на такой проект?
– Мы начали работу в 2015 году. И почти сразу у меня накопилась пачка писем с вопросами: "А что вы хотите сказать этой темой?" Или: "Женщины и искусство – это фильм для слишком узкой аудитории". Многие двери оставались закрытыми, пока движение #MeToo не набрало силу. К счастью, мне повезло с продюсерами. Соня Отто и Арек Гильник очень боролись за проект. Но прошло несколько лет, прежде чем мы смогли найти деньги.
– Что заставляло вас продолжать, даже когда вы слышали очередной отказ?
– Мы много говорили об этом с Мариной Абрамович. Поскольку она одной из первых подключилась к работе, мне приходилось постоянно перед ней извиняться: "Марина, прости, не знаю, когда мы начнем съемку, денег все еще нет". А она в ответ сказала мне: "Знаешь, Эвелин, для меня любое «нет» – это только начало. «Нет» означает, что мы собираемся с силами и идем в бой". Эта фраза стала для нас отличным девизом.
– Фильму удалось выйти на экраны в Германии?
– Да. Во-первых, прошлой весной мы смогли провести полноценную премьеру с Мариной Абрамович и Катариной Зивердинг. Это было незадолго до локдауна. Фильм увидело 400 человек, их реакция нас очень поддержала. Во-вторых, мы приняли решение выпустить картину в прокат в сентябре 2020 года. Оно было очень удачным. Назначь мы срок на ноябрь, ничего бы не получилось. А так фильм провел в кинотеатрах два месяца между локдаунами, его показывали во всех больших городах Германии.
– Я уверена, что кинематограф изменится. Но я бы не спешила его хоронить. О смерти кино говорят много лет, но мы до сих пор ходим в кинотеатры. Потому что смотреть дома фильмы и сериалы Netflix, даже если у тебя есть большой экран, – это все равно не то. Поход в кинотеатр – это событие, возможность разделить опыт соприкосновения с искусством с другими людьми. Темнота огромного зала дарит фантастические ощущения. Я не думаю, что их можно чем-то заменить. Мой фильм тоже был создан для большого экрана, а не для ноутбука или планшета. В "Теле истины" есть фрагмент из работы Сигалит Ландау, когда она обнаженной лежит на воде посреди Мертвого моря внутри медленно раскручивающейся спирали из арбузов. Зрелище завораживающее. И, конечно, его надо видеть в кино.
– Есть ли у нынешних обстоятельств хоть какие-то преимущества?
– С точки зрения режиссерской работы – нет. Сейчас я делаю для французского канала Arte проект об американской художнице Джорджии О'Кифф. Отложить его было нельзя. Нам пришлось организовать удаленные съемки, провести удаленные интервью. Монтируем мы тоже удаленно. И это очень тяжело. Только представьте: человек, с которым я беседую, держит в руках айпад, видит меня на крохотном экране и слушает мои вопросы. Разумеется, это совсем не то же самое, что сидеть напротив героя. Но выбора нет. Мы должны быть изобретательными, потому что кино должно продолжать жить.
Беседовала Ксения Реутова
